Особенности социального содержания конституций этатистской модели. Этатистский конституционализм в современном мире

Особенности социального содержания конституций этатистской модели. Этатистский конституционализм в современном мире.

Становление этатистской модели конституционализма (фр. «etаt» – государство) охватило три этапа.
На первом из них (XIX в.) во многих европейских монархиях происходило формирование октроированных конституций, закрепляющих основы государственного строя. В концептуальном плане этот опыт был закреплен позитивистской школой, представители которой считали конституцию выражением высшей правовой нормы. Они призывали рассматривать государство, его органы, деятельность как систему формализованных правоотношений. С этой точки зрения, государственная деятельность ограничивается именно правотворческой и правоприменительной функциями. Конституция же позволяет упорядочить эту деятельность, придать ей системную целостность. Сущностной спецификой конституционного права, тем самым, становится его особая юридическая природа (принятие в особом порядке) и высшая юридическая сила.
На рубеже XIXXX вв. развитие этатистской модели конституционализма испытало влияние процесса ускоренной модернизации. В таких странах как Германия, Россия, Италия, Австрия, в условиях крупномасштабных общественных реформ складывалась двойственная социальнополитическая ситуация. С одной стороны разворачивалась широкомасштабная модернизация всей социальной структуры, массового сознания, политикоправовой культуры. Традиционное представление о государственной власти как части богоданного порядка вещей уступало идее национального суверенитета, права народа на политическое самоопределение. Широко распространялась идеология социального консерватизма, основанная на идеалах историкокультурного национализма, органической демократии, имперского мессианства. В этом контексте государство уже не могло рассматриваться как бюрократическиправовая система, ориентированная на сохранение в обществе статускво. Рождалось представление о социальной ответственности государства, демократической основе политического процесса (но именно с точки зрения органической демократии, основанная на представлении о народе как культурноисторическом корпоративном сообществе). Но с другой стороны, реальная демократизация политической системы тормозилась изза неразвитости гражданского общества. Ускоренная модернизация быстро разрушала традиционных институтов общества, но становление новой социальной структуры было процессом гораздо более медленным и сложным. И на фоне нарастающей политической активности народных масс еще более резко возрастала роль политической элиты. Происходила персонификация власти, усиление вертикального соподчинения и расширение прямых функций центральных государственных органов. Государство превращалось в основного организатора социальных и экономических реформ, тогда как политическая демократизация осуществлялась гораздо более медленно и локализовано. Все это и обусловило появление нового типа авторитаризма.
«Авторитарный синдром» наиболее ярко появлялся в тех странах, которые вступили на путь «догоняющего развития», но еще не достигли значительных успехов в модернизации социальной структуры общества и обновлении массового сознания. Политическое поведение масс оставалось весьма апатичным, основанным на идеалах патернализма, религиозных представлениях, этических ценностях. Реформаторская деятельность обновленной государственной элиты встречала позитивную реакцию только в том случае, если она была основана на апелляции к традиционным мировоззренческим ценностям. Любое нарочитое реформаторство, ссылки на «прогрессивный опыт» иных стран и народов воспринимались негативно. В целом, по мере развертывания реформ, связанных с форсированной модернизацией, в массах крепло желание увидеть во главе государства «сильную руку», способную навести «порядок», защитить «устои». Но традиционная монархия в такой роли не рассматривалась – массы страстно желали «справедливости», «правды», были готовы признать самую жесткую власть, но власть «своего» вождя. Поэтому в странах, вступивших на путь авторитарного развития, происходило разрушение сословной государственнополитической системы (вплоть до революционных вспышек). На этом фоне закреплялись многопартийность и парламентаризм. Но они приобретали формальный, декларативный характер. Этнокультурный национализм, представление о народе как внеклассовой органической общности, патриархальные нравственные ценности становились ключевыми идеологическими ориентирами политической жизни. Это обеспечивало новым авторитарным режимам широкую социальную опору. Впрочем, реальной опорой авторитарных режимов становились армейские и монархические круги, нередко – церковные иерархи, государственная бюрократия. Система вождизма становилась ключевой чертой авторитарных диктатур. Правда степень персонификации власти в конкретных случаях существенно разнилась. В тех случаях, когда диктаторский режим сохранял прогрессистскую ориентацию, а основной целью реформ становилось ускорение модернизации социальноэкономической системы, личная роль вождя значительно возрастала. В тех случаях, когда авторитарные диктатуры приобретали консервативную направленность и были ориентированы на приостановку реформ, степень персонификации власти существенно снижалась. Нередко складывались даже «диктатуры без диктаторов», где за власть с переменным успехом боролось несколько кланов консервативной элиты.
Параллельно с распространением «нового авторитаризма» в первой половине ХХ в. происходило становление и наиболее жесткой разновидности этатистской модели конституционализма, связанной с тоталитарными движениями и режимами. Причиной являлось крайнее обострение общественных противоречий, связанных с ускоренной модернизацией. Если «авторитарный синдром» рождался в обществе, где форсированная модернизация разворачивалась медленно и осуществлялась неудачно, то угроза тоталитаризма, напротив, возникала в тех странах, которые совершали стремительный модернизационный рывок на протяжении жизни буквально одного – двух поколений. Такие радикальные реформы нарушали привычный уклад жизни сотен тысяч людей. Происходил насильственный слом традиционного общества, идеалами которого являлись стабильность, традиции, неприятие новаций, а на смену им должны были прийти мобильность, предприимчивость, психологическая гибкость. Рушился понятный и знакомый мир, а новый нес вместе со свободой необходимость личной ответственности за свою судьбу, постоянной борьбы за успех. Поэтому свобода – не выстраданная, а «подаренная» – воспринималась как одиночество, изоляция, порождала растерянность и неприкаянность. Идеалом людей, испытавших на себе разрушающее влияние «эпохи перемен», становилась некая «настоящая свобода». Она означала не право на борьбу за собственное благо, а тотальное торжество равенства и справедливости. Но не находя понимание и поддержку в окружающем обществе, такие люди все больше утрачивали реальность мировосприятия. Ключевыми для них становились ощущения власти и силы. Утративший уверенность в себе человек стремился подчиниться чемунибудь сильному, влиятельному. Во имя иллюзии собственной значимости он был готов посвятить свою жизнь служению «великим» идеям, способен с удивительной легкостью подчиниться самой жесткой системе. Одновременно он был готов и на крайнее бунтарство, сопротивление власти, которую считал слабой. «Бессилие» либеральной демократии, гуманизма вызывало у него презрение и желание напасть, и эта агрессивность лишь скрывала собственную неуверенность и слабость. Ища опору и поддержку вовне, люди «потерянного поколения» постепенно растворялись в единой массе, которая, как и толпа, на знала социальных различий и включала люмпенов и аристократов, чиновников и пролетариев. Но, в отличие от толпы, масса была явлением психологическим, признаком бегства от одиночества, желания раствориться в чемто большем и сильном.
Социальный феномен «человека массы» обусловил формирование таких идейнополитических движений, как фашизм, нацизм, большевизм, ориентированные на идеалы «тотальной революции», «нового мирового порядка». В их русле сложилось и совершенно особое понимание конституционализма. Конституция рассматривалась как результат социальной борьбы, инструмент господства определенных общественных групп. Большевики рассматривали конституционное право с позиции классовой борьбы и с позиций диктатуры пролетариата, для нацистов основой конституционного порядка виделась расовая иерархия, для фашистов – корпоративная националистическая диктатура. И во всех этих случаях конституция рассматривается, прежде всего, как средство политической борьбы и тотального преобразования общества.
Тоталитарная государственность имела две ярко выраженные формы. По основному субъекту общественнополитической жизни их можно охарактеризовать как «этократия» и «партократия».
Этократические («государственнические») режимы базировались на корпоративной фашистской идеологии. В классическом варианте они сложились в Италии и Австрии, Испании и Португалии. Фашистская конституционная доктрина основывалась на органическом правопонимании. В качестве естественной, «изначальной» рассматривалась правосубъектность народа, а не личности. Именно народ, как органическое сообщество, объединенное своей исторической судьбой, верой, духом, этнической природой, объявлялся источником власти и права. «Для фашизма человек – это индивид, единый с нацией, Отечеством, подчиняющийся моральному закону, связующему индивидов через традицию, историческую миссию, и парализующему жизненный инстинкт, ограниченный кругом мимолетного наслаждения, чтобы в сознании долга создать высшую жизнь, свободную от границ времени и пространства», – утверждал лидер итальянских фашистов Бенито Муссолини. Поскольку личность человека рассматривалась лишь как проявление «народной души», фашистский конституционализм утверждал тотальность, всеохватывающую значимость «воли народа». Только благодаря своему нерасторжимому единству с народом индивид должен был обрести «подлинную свободу», гарантии своих прав и соответствующие обязанности перед обществом. «Фашизм желает человека активного, со всей энергией отдающегося действию, мужественно сознающего предстоящие ему трудности и готового их побороть, – утверждал Муссолини. – Он понимает жизнь как борьбу, помня, что человеку следует завоевать себе достойную жизнь, создавая из себя самого орудие для ее устроения». Категория естественных прав и свобод человека, договорной принцип правоотношений, представление о демократии как представительном правлении большинства членов гражданского общества трактовались не только как грубое искажение истинных принципов политической жизни, но и прямой вызов. «Врагом народа» объявлялся любой человек, противопоставляющий свой интерес, свое мнение «воле народе». Независимый образ мышления становился составом преступного деяния.
Политическая система фашистских этократических режимов строилась на основе тотального огосударствления всех сторон общественной жизни. «Основное положение фашистской доктрины, – писал Муссолини, – это учение о государстве. Для фашизма государство представляется абсолютом, по сравнению с которым индивиды и группы только “относительное”. Индивиды и группы “мыслимы” только в государстве. Фашистское государство имеет свое сознание, свою волю, поэтому и называется государством “этическим”. Для фашизма государство не ночной сторож, занятый только личной безопасностью граждан. Государство является фактом духовным и моральным. Оно есть хранитель и блюститель народного духа, веками выработанного в языке, обычаях, вере. Государство есть не только настоящее, оно также прошедшее, но, главное, оно есть будущее». Фашистское государство принимало на себя всю полноту ответственности за определение путей общественного развития, обеспечение социальной справедливости и солидарности, защиту общенародных интересов во внутренней и внешней политике. Важнейшей опорой режима становилась система вождизма – авторитарного единовластия лидера нации. Фашистский вождизм опирался как на традиционные институты – армию, бюрократический аппарат, церковь, так и на новые – однопартийную систему и систему государственного террора. Армия и бюрократия обеспечивали управляемость общества, причем важным элементом бюрократической системы становились и органы сословнокорпоративного представительства. Классическим примером в этом плане может служить конституция Австрии 1934 г., в соответствии с которой парламент был заменен советом корпораций. Подобные институты приобретали лишь управленческие и совещательные функции. Политическое представительство интересов народа осуществляла фашистская партия и связанные с нею массовые общественнополитические организации. Однопартийная система являлась и инструментом насаждения в обществе единой идеологии, и ярким проявлением «единства народной воли». Но в действительности фашистские партии так и не становились действительно массовыми, общенародными. В их ряды первоначально вливались революционно настроенные маргинальные группы населения, ставшие социальной опорой фашизма, а впоследствии – непосредственно связанные с режимом чиновники, офицеры, служащие, предприниматели. Идеология партии становилась официальной, но для большинства населения важнейшим духовным авторитетом оставалась церковь.
Стабильность фашистских режимов зависела не от степени политической мобилизации народа, а от умения вождя балансировать между всеми государственнополитическими институтами, использовать их влияние для укрепления своей личной власти. Большую роль играло и формирование государственной системы террора – органов полицейского контроля, политического следственного аппарата, концентрационных лагерей. Главной функцией этой системы была «санация» – «очищение» общества от нелояльных элементов. Причиной преследований становились не только преступные деяния, но и «преступный образ мысли», убеждения, не соответствующие фашистской идеологии. Террор должен был изолировать политически активных членов общества, способных стать реальной оппозицией «народному режиму». В целом, вся политическая организация фашистских режимов была направлена на уничтожение автономности гражданского общества от государства, тотальное насаждение государственного контроля. Но по мере сглаживания социальных конфликтов, вызванных ускоренной модернизацией, умиротворения маргинальной массы фашистский тоталитаризм начинал «остывать». Снижение роли партии сопровождалось усилением позиций церкви и армии. Все менее жесткой становилась система террора. В государственной пропаганде идея «тотальной революции» сменялась идеалами социальной справедливости, труда во благо народа, солидарности, укрепления культурных и религиозных традиций. Все это превращало фашистские режимы в особую разновидность авторитарных диктатур, имевших возможность поэтапной интеграции в общую западную модель развития. Подобную эволюцию во второй половине ХХ в. продемонстрировали Испания и Португалия.

Иную специфику имели «партократические» тоталитарные режимы, возникшие в Германии, СССР и странах, близких к советской модели развития. В их конституционноправовой доктрине понятие «народ» сужалось до определенной социальной группы, которая объявлялась высшим субъектом правоотношений и подлинным носителем народного суверенитета. Таким образом, складывалась двусмысленная система правопонимания – с одной стороны прослеживаются черты органической модели правопонимания, характерной для фашизма (общенародной единство и приоритет коллективной правосубъектности в противовес договорному принципу правоотношений и идее естественных прав человека), а с другой стороны происходит отказ от органической трактовки понятия «народ» и идеи «тотального единства» нации. Так, в нацистской идеологии ключевое значение приобрел принцип «расовой чистоты», а не единства немецкого народа. «Священное право, являющееся в то же время священной обязанностью: человек должен неусыпно заботиться о том, чтобы кровь его осталась чистой, ибо, только сохранив лучшую часть человечества, мы обеспечиваем возможность более высокого и благородного развития всего человечества на земле», – писал Гитлер. Своей главной задачей нацисты провозглашали не торжество солидарных интересов немецкого народа, а создание мирового расового порядка. Германское государство поэтому не являлось для них «тотальным» воплощением «расовой души». В этой роли выступала партия и ее фюрер. «Правильный взгляд на государство заключается в том, что государство является не целью, а средством к цели, – утверждал Гитлер. – Правда, без государства нет высокой человеческой культуры, но само государство не является еще главным фактором культуры. Главным фактором является исключительно наличие расы, способной стать творцом культуры. Государство только сохраняет расу».
Если в Третьем Рейхе в роли суверенного субъекта правоотношений представлялась арийская раса, то в СССР – «трудовой народ». Подобно нацизму и фашизму большевизм отразил парадоксальное стремление маргинальных масс не только уничтожить диктатуру «старого мира», но и создать еще более жесткий, тотальный «новый порядок». Правовой статус отдельного человека определялся уже не только его идеологической лояльностью, но и принадлежностью к «классугегемону». Тем самым, возникал очевидный дуализм правовой доктрины, обосновывавшей как суверенность национального государства, так и его вторичность по отношению к «подлинным народным интересам».
Государственнополитическая структура «партократических» режимов характеризовалась особым статусом партии. Принцип партийности становился ключевым и в общественнополитической жизни, и в конституционноправовом строительстве. Партия получала полную монополию власти, а ее организационная структура дублировала систему государственнобюрократического управления и военного командования. Церковь же, как носитель «конкурирующей идеологии», вытеснялась на периферию общественной жизни. Принцип партийности полностью менял систему вождизма. Легитимность личной власти вождя определялась уже не его личной харизмой, а статусом партии. Сам вождизм из единоличной диктатуры превращался в иерархичную мобилизационную систему – партийные «вожди» появлялись на всех уровнях политической и социальной организации общества (вплоть до отдельных предприятий и уличных кварталов). Партийная система дополнялась многочисленными общественнополитическими организациями, которые охватывали практически все лояльные к режиму слои населения. Для некоторых категорий населения принцип партийности становился обязательной нормой (офицерский корпус, чиновничество, преподавательский состав). Под тотальный идеологический контроль попадало подрастающее поколение (например, «гитлерюгенд» в Третьем Рейхе, пионерская организация в СССР). Идеологические приоритеты появились и в деятельности репрессивного аппарата. Террор должен был не только карать «врагов народа», но и оказывать воспитательное влияние на лояльную часть общества. Таким образом, если партия превращалась в ядро государства, то спецслужбы становились оплотом партийной системы.
В целом «партократическая» политикоправовая модель разительно отличалась не только от либеральнодемократической государственности, но и от фашистских режимов. При высокой степени мобилизации общества она неизбежно провоцировала крайнюю агрессивность, наднациональные мессианские устремления. Консолидация подобных режимов оказывалась неразрывно связана с подготовкой к «тотальной войне», «мировой революции», «великому скачку». В своем движении к мировому господству Третий Рейх оказался уничтожен совместными усилиями СССР и его западных союзников. Советская система во второй половине ХХ в. продемонстрировала возможность эволюции «партократии» к авторитарной государственности. Но внутренняя противоречивость и мобилизационная ориентация официальной идеологии, самодовлеющее значение принципа партийности воспрепятствовали поэтапной интеграции социалистического строя в западную модель развития. В ходе восточноевропейских «бархатных революций» и распада СССР произошел крах социализма как мировой системы.
В конце ХХ в. этатистская конституционная модель сохранялась лишь в нескольких небольших маргинальных государствах (Куба, КНДР), а также Китае, где она тесно связана с многовековыми традициями конфуцианской правовой культуры. Однако в 2000х гг. наметались мощная тенденция возрождения «левого авторитаризма» в странах Латинской Америки. Авторитарные тенденции оказались характерны и для многих африканских режимов. Все более нарочитый олигархический авторитаризм даже спровоцировал в 2011 г. «арабский бунт» в странах Северной Африки. Характерными оказались авторитарные тенденции и для многих постсоветских государств. Причем, все это происходит на фоне резкого взлета общественного интереса к идеологии социального консерватизма. Сможет ли общество при этом избежать угрозы фашизации – вопрос следующего десятилетия, и ответ на него зависит от способности адаптировать к реалиям нового глобального информационного пространства и инновационной модели развития.